Беседа вторая

 

 

Структурное неравновесие как стартовое условие экономических реформ. Формирование криминальной среды в неприоритетных секторах экономики. "Освобождение" этой среды в условиях реформ. Рыночные идеи на службе у ведомственного эгоизма. Закрытость для реформ военно- промышленного сектора. Нереализованный сценарий структурной перестройки. Деградировавшие секторы экономики и необходимость особого подхода к их реформированию

 

 

-- Давайте поговорим о так называемой экономической реформе последних лет. Прокомментируйте, пожалуйста, ее ход на начальных этапах.

-- Истоки многих сегодняшних проблем состоят в том, что у руководителей предприятий и у всех людей сложились очень тяжелые отношения с государством.

Люди привыкли жить под плановым прессом, играть с государством в антагонистические игры: кто кого обманет. И чем слабее предприятие, тем изощреннее были приемы обмана и тем больше было негативизма. Более того, сложился стереотип негативного поведения: произвести как можно меньше, если на тебя не давят, и обмануть -- сфальсифицировать отчетность, изменить ассортимент и т.д. Государство управляло производством через сопротивление производителей -- мы все это знаем. Это было очень похоже на уголовные нравы в масштабах всей страны. Действительно, все наше производство представляло собой своего рода большой ГУЛАГ, особенно для неприоритетной части экономики.

И вдруг в условиях хозяйственной реформы люди с такими стереотипами получили свободу. Самым роковым и неадекватным здесь был Закон о предприятии¹, по которому государственным предприятиям предоставили многие экономические свободы и освободили их почти от всяких обязательств. И здесь сразу дали знать о себе сложившиеся стереотипы поведения. Это можно сравнить с амнистией уголовников. Выпуская их из лагеря, им говорят: "Будьте хорошими на свободе и честно работайте". А они начинают убивать друг друга, пить, совсем не работают. Примерно так же повели себя и предприятия, когда им дали "свободу". Они стали жить по минимуму затрат. Во всяком случае того благонравия, которое от них ожидалось, как-то не обнаружилось.

Люди с прежними стереотипами совершенно не могли быть строителями и субъектами рынка. Это нужно было понять с самого начала. Значительная их часть раньше вообще находилась на грани криминальных действий, потому что без криминала трудно было выполнить план, что-то достать или же просто обеспечить себя и работников своих предприятий. В этом смысле те, кто сформировал активную часть нового рынка, -- а их достаточно много, -- составляют криминальную среду. Они прямо от одного вида криминальной деятельности перешли к другому, и им очень легко было осуществить этот переход.

 

-- Вы говорите о прежней теневой экономике?

-- Да, но в широком смысле слова. Ведь теневая экономика существовала и в торговле, и в производстве, и в снабжении. И вовлеченные в нее люди сразу придали тому, что мы называем рынком, очень своеобразный оттенок. Но главное, конечно, это мотивация руководителей предприятий. Ясно, что когда государство сняло с себя ответственность за жизнедеятельность предприятий, то те тоже отказались нести какую-либо ответственность перед государством. В итоге пропали импульсы даже слабой динамики, которые были раньше. Чисто рыночных импульсов, конечно, тоже еще не возникло. Поэтому сразу начались разрывы хозяйственных связей. Первые спады производства были вызваны именно этим.

И здесь возникает вопрос о том пути коммерциализации, воспитания, который должны были пройти предприятия, двигаясь к рынку. Видимо, такой переход требовал сохранения довольно жесткого покровительства со стороны государства -- сохранения некоторых санкций, госзаказа, каких-то элементов снабжения, и прочее, и прочее.

В 1987--88 годах наши плановые органы и правительство Рыжкова² все время отступали, фактически отказываясь от привычных для нас способов управления. Этот отказ происходил под давлением всякого рода внешних обстоятельств и требовал идеологического прикрытия. Поэтому правительство и плановые органы стали говорить: "Мы переходим к рынку, к рыночным отношениям, а за реализацию госзаказа, за материально-техническое снабжение мы ответственности не несем". Эти люди -- я точно могу сказать, в отношении Госплана особенно --были согласны тогда не только на рынок, но даже и на шоковую терапию.

-- Вы сказали, что перемены происходили под давлением внешних обстоятельств. Что это были за обстоятельства?

-- Они были связаны с потерями, возникшими в результате принятия Закона о предприятии. Об этом я только что говорил. Позднее сыграли свою роль шахтерские забастовки.

 

-- А давление директоров?

-- Директорат хотел быть свободным, он хотел жить по минимуму затрат. В этом смысле сам Закон о предприятии создал объективные предпосылки для спада производства. Потому что мотиваций для экономического развития он давал явно недостаточно. Вообще же в объявлении перехода к рынку были заинтересованы, с одной стороны, руководители предприятий, а с другой, как ни странно, те, кто руководил экономикой страны.

 

-- Почему?

-- Руководители предприятий были заинтересованы потому, что им действительно надоело жить под плановым прессом. И желание, чтобы несоразмерное их возможностям давление этого пресса ослабло, было, пожалуй, вполне оправданным. Но другие способы мобилизации ресурсов, кроме административных, отсутствовали.

Ясно, что в новых условиях у руководителей предприятий не было сильных мотивов выжимать из себя последнее. Одно дело -- административное давление, всякого рода элементы принуждения, нажим по партийной линии и прочее. Другое дело -- относительно более свободное существование при сохранении тех негативных стереотипов, о которых я уже говорил. Раньше реализация этих стереотипов сдерживалась административным принуждением, а теперь это сдерживающее начало отпало. Принудительные ассортиментные сдвиги и требования по качеству, заключенные в планах, были в той ситуации объективно необходимы. Правда, нередко они оказывались чрезмерными по отношению к производственным возможностям предприятий. И поэтому, когда произошел первый спад производства, многие вполне резонно говорили, что спад оправдан. Ведь ясно, что отчеты о выполнении планов отчасти были "липой", отчасти -- результатом принудительной накачки, отчасти же прирост выпуска продукции достигался путем разрушения производственного аппарата, за счет грубых нарушений технологии. И приращение, которое создавал административный нажим, должно было сразу улетучиться, как только нажим отпал. Отсюда и снижение производства. Кроме того, тут сыграли свою роль начавшиеся в это время межнациональные конфликты, всякого рода политические осложнения.

В общем и целом мы имели дело с эффектом спада производства и с тем, что плановые органы уже начали терять контроль над общими показателями и над материально-техническим обеспечением предприятий, как это и предусматривалось Законом о предприятии. Тогда, как мне кажется, у руководителей экономики в нашей стране и возникла встречная реакция: да здравствует рынок! Да, говорили они, рыночное регулирование -- вещь замечательная. То есть шли навстречу рынку, не столько осознавая, что это такое, сколько под давлением обстоятельств, чувствуя, что рынок ведет к отказу от плановых показателей и связанной с ними ответственности. Ведь к концу года их могли спросить: к каким результатам вы пришли? И у них был готов ответ: поскольку мы переходим к рынку, от плана отказываемся, то мы за достигнутые показатели и не отвечаем.

Это было видно невооруженным взглядом. Поэтому возникла вдруг такая неожиданная и дружная поддержка рынка как со стороны государственных управленческих структур, так и со стороны директоров предприятий. А на самом деле в обоих случаях она имела чисто негативную мотивацию.

И еще были благонамеренные теоретики политэкономии социализма, которые свой благонамеренный взгляд на то, как работает экономика при социализме, экстраполировали на рыночную реформу. Это интересный сюжет, и я хочу его особо отметить. Политэкономия социализма сформировала большое количество нормативных категорий, с помощью которых описывала то, что у нас происходит, точнее, то, как должно быть. И точно такими же категориями -благонамеренными, позитивными, нормативными- она вдруг стала описывать рынок, ближайший рынок. Быстро перестроившись, политэкономы вдруг начали говорить, что вот возникнут самостоятельные предприятия, они будут торговать друг с другом, и все будет хорошо.

Тут важно понять связь категориального аппарата и самой тональности политэкономии социализма с взглядами таких теоретиков на рынок и с их ожиданиями, а может быть, заблуждениями. Ведь ясно, что наша экономика была жесткой, уродливой системой и что такой же жесткой, уродливой и деформированной она окажется в постплановый период. Между тем нормативный подход и избыточная благонамеренность присутствовали при описании благ перехода к рынку. И я бы сказал, что мы до сих пор еще никак не можем от этого отказаться. Как ни странно, люди не осознают, что такой подход -- результат идеологической фаршировки, которой они подвергались в нашем социалистическом прошлом. Идеологическая запрограммированность сказывается даже не столько в самих используемых категориях, сколько в нормативном подходе и утопических ожиданиях. То, что у нас не было настоящего экономического анализа, подлинно экономического самосознания, сыграло с нами очень злую шутку. Закон о предприятии был прямым продолжением тех же сугубо искусственных воззрений на нашу экономику.

 

-- А как надо было осуществлять реформу?

-- Надо было, конечно, отправляться от существующей системы, устраняя ее деформирующие элементы. Об этом я много раз писал. Ясно, что уродливые способы руководства, принудительные методы, избыточное плановое давление и тому подобное следовало устранять. Отчасти такие явления имели социальные причины -- это было пространство для воспроизводства бюрократии, -- но во многом они объяснялись и необходимостью поддержания структурного равновесия в экономике. В Госплане, который занимался поддержанием этого равновесия, понимали, что, с одной стороны, нет возможности дать такой-то отрасли достаточное количество ресурсов, а с другой -- для обеспечения правильных балансовых соотношений нужно, чтобы она выпустила столько-то продукции. Госплан все время приходил к таким противоречиям.

 

-- И что он делал?

-- Пытался достичь невозможного. Всячески ограничивая ресурсы, он пытался обеспечить выживание и все чаще и чаще жертвовал будущим ради сегодняшнего дня.

Повторю, мне кажется, вначале следовало заняться устранением искажений самой плановой системы. Но эти искажения, деформации во многом были результатом структурных диспропорций, а сами структурные диспропорции явились результатом реализации существовавшей системы приоритетов. И получается так, что начинать нужно было не со структурного упорядочения экономики. Ее структурирование и эффективная структурная политика могли бы стать возможными только при новом распределении ресурсов, а его условия -- это демилитаризация экономики, проведение другой внешней политики, смена идеологических приоритетов. Источник всех бед лежал, таким образом, в области политики и идеологии, в имевшейся заданности целей существования государства и общества. Потом, уже вслед за изменениями в этой области, могло произойти новое распределение ресурсов. И тогда появилась бы хотя бы возможность для функционирования здоровой плановой системы вместо настолько в действительности искаженной, что она уже не являлась в рациональном смысле плановой. Конечно, прежняя система во многом была искусственной, в ней было много иррационального, разрушительного. И эту иррациональность следовало устранить. А уже потом или одновременно с этим, уже создав некую рациональную плановую систему, -- развивать в ней какие-то механизмы самодействия. Это был бы эволюционный путь.

Таким образом, прежде всего требовались политические изменения, перегруппировка целевых установок, перераспределение ресурсов, структурная перестройка, оздоровление самого планового механизма, развитие -- наряду с плановым и внутри него -- некоторых отношений самоорганизации, самодействия, эквивалентности обмена, инициативы и т.д. О рынке тут говорить еще рано. Потом -- постепенный переход к чему-то, я не знаю, к чему. Может быть, к тому, что мы будем называть рынком. Не знаю. Мы же остались со старыми приоритетами, со старым распределением ресурсов. Ведь на самом деле у нас сохранилась плановая система в том искаженном, деформированном виде, в каком она была раньше, и на ее хвосте мы начали создавать механизмы самодействия, рынка и т.д.

-- Мы стали создавать рынок, но делали это на наиболее деградировавшем пространстве экономики, так?

-- На каком пространстве мы его создавали -- об этом надо говорить особо. Но самое главное -- то, что у нас не было никаких условий для самодействия, для хозяйственной свободы, потому что плановый пресс все же оставался. Точнее, оставалась объективная необходимость в плановом прессе, в том, чтобы выжимать из неприоритетной части экономики тот уровень производства, который нужен для сохранения баланса. А первый шаг к рынку заключался в том, что вдруг взяли и перестали выжимать. Но раз перестали, то экономика накренилась и начала терять устойчивость. Ведь плановые усилия, причем специфические плановые усилия, какие были раньше, при всей жесткости требований по отношению к предприятию одновременно давали и определенные гарантии со стороны государства. Они являлись совершенно необходимым элементом поддержания равновесия всей экономики. Причем вся эта система была очень напряжена, это была перенапряженная конструкция. И как только мы ослабили давление, в экономике возникли сильные диспропорции. Поэтому говорить об элементах самодействия в таких условиях просто невозможно.

Получилось так, что, с одной стороны, все факторы, под действием которых и сложилась система планирования, остались в прежнем виде (внеэкономическая нагрузка, структурные диспропорции), а с другой стороны, мы стали переходить к рынку. Надо было двигаться последовательно, начинать с головы и идти по этапам, по ступеням. Мы же начали совершенно с противоположного конца: не создав необходимых предпосылок, пытались организовать рынок в тех условиях, которые этого не позволяют.

Именно такой все время и была моя логика. А мне говорили: вы выступаете против рынка. Как можно выступать вообще против рынка, за рынок? Я же прекрасно знаю, каковы причинные связи, действующие в нашей экономике, каковы функциональные зависимости и какое место здесь может занимать рынок. В нашей системе функциональных связей рынку места не было. И я, естественно, говорил, что без предварительной структурной перестройки идти к рынку невозможно. Об этом я говорил, в частности, в тот день, когда мы с академиком Марчуком приехали к Маслюкову, только что назначенному председателем Госплана. Это был, если не ошибаюсь, 1987 год. Я тогда прямо сказал, что необходима демилитаризация экономики, и только потом можно двигаться дальше. После моих слов Маслюков посмотрел на меня как на неодушевленный предмет и сказал Марчуку: "Гурий Иванович, вы только послушайте, какие взгляды культивируются у вас в Академии наук! Что же это такое? Наша оборонная отрасль является одной из самых слабых. Если бы вы только знали, как плохо стреляют наши подлодки по сравнению с подлодками потенциального противника. Еще имеются и другие изъяны в нашей боевой технике. Нет, наша оборонная промышленность очень сильно отстала. Нельзя даже и помышлять, что она не требует дополнительных ресурсов. Она их требует очень много".

А когда начались разговоры об экстренном переходе к рынку, то высказывать свои возражения было не просто. Эти возражения стали не то чтобы опасны, но не вписывались в нормы социального конформизма. Люди, которые выступали "против рынка", сразу приобретали некое политическое клеймо. Им приходилось выдерживать определенное идеологическое давление, причем не только "слева", но и "справа". Я ведь уже упоминал, что в какой-то момент правительство Рыжкова прямо-таки ухватилось за идею рынка.

-- Вы упомянули о своем разговоре с Маслюковым. А когда эта позиция военных промышленников сломалась?

-- Коренной поворот произошел в 1988 году. Тогда начались разговоры о конверсии. Но все это осталось только благим пожеланием, а на деле почти ничего не изменилось. Хотя и сократился военный заказ, но те мощности оборонной промышленности, которые при этом стали выпадать из производства, переходили в так называемый мобилизационный резерв и консервировались. К тому же не было издано никаких директивных актов о том, чтобы эти мощности можно было задействовать как-то иначе.

 

-- Это вызвано давлением военного лобби?

-- По-видимому, да. Но это отдельная тема для разговора. А в целом произнослись нужные слова, демонстрировались всякого рода хорошие намерения, но сдвигов не наблюдалось. До инфляции военно-промышленный комплекс очень сильно сопротивлялся всему, что связано с конверсией. А сейчас уже нет инвестиционных возможностей поддерживать его на прежнем уровне. Неожиданным для ВПК стал 1992 год, когда правительство Гайдара³ резко снизило ему инвестиции, сократив военный заказ. Таким образом, правительство оставило ВПК, с одной стороны, без средств к существованию, но с другой -- без всякой перспективы. Вот тут руководство военной промышленности, конечно, спохватилось. Если бы оно предполагало такое, то гораздо раньше пошло бы на осуществление конверсии. В результате такой акции правительства ВПК был лишен возможности перехода к конверсионным программам, что породило тенденцию к своего рода возрождению этой отрасли, то есть опять зазвучали чисто военные мотивы, касающиеся строительства оборонной системы России, содержания армии, торговли оружием.

-- Если я правильно вас понял, плановая система деградировала как бы по двум основным причинам: военная нагрузка и иррациональная структура экономики. Как, по вашему мнению, можно было бы устранить вторую из этих двух причин?

-- Сама по себе эта иррациональная структура явилась результатом сверхвысокой нагрузки на экономику. Директивные методы планирования весьма случайно соотносились с производственным потенциалом. Плановые показатели большей частью выражали желание, намерение, но не были подкреплены реальными ресурсами. Любой директор предприятия мог пустить свое производство вразнос, чтобы выполнить план, а мог спрятать резервы и долго их хранить. Другими словами, "сверху" шли плановые требования, а "снизу" под них формировались контрстратегии, очень часто связанные с потерями ресурсов. Особенно в сельском хозяйстве. Там это проявлялось в самых грубых формах -- вплоть до разрушения плодородия почвы, то есть осуществлялась варварская стратегия: выжить сегодня любой ценой. В конечном счете все это выливалось в глобальные диспропорции, которые вынуждали на следующем этапе для поддержания равновесия еще больше усиливать административное давление. Возник порочный круг, где давление плановой системы разрушало экономику, делало ее все более неравновесной, что в свою очередь вело к еще более жесткому давлению.

Тем не менее сама система регулирования экономики полностью была функционально связана с теми механизмами воспроизводства, которые характерны для плановой системы, с необходимостью поддержания равновесия. По этой причине административное плановое регулирование очень плохо совмещалось с попыткой повысить жизнеспособность предприятий. Да в тех условиях и не было необходимости это совмещать. Я не уверен, что даже в условиях максимально сбалансированной экономики, наибольшего структурного равновесия, взаимной ответственности управляющих органов и производителей плановая система могла содержать в себе какое-либо внутреннее начало саморазвития, могла трансформироваться в систему самодействия. Мне непонятно, откуда взялись бы мотивы для этой трансформации, руководители для ее осуществления. Ясно, что плановую систему необходимо было сохранять хотя бы потому, что она обеспечивала единственный источник существования экономики. Но я считаю, что крайности, иррационализм, порождаемые плановым управлением, могли бы быть отсечены или отпали бы сами по себе, если снять внеэкономическое давление.

-- Предположим, что внеэкономическое давление было бы снято. По какому сценарию следовало бы развивать конверсию?

-- То, что сделать было очень легко, -- это наладить для населения производство товаров длительного пользования. Даже при неэффективной экономике конверсия помогла бы тиражировать такие товары, как холодильники, автомашины и т.п. Мы могли бы даже при не очень высоком качестве этих изделий выйти на новые потребительские стандарты. Причем этого можно было достичь очень быстро, всего за одну пятилетку.

-- Правильно ли я вас понял, что мы берем, к примеру, какой-либо холодильник западного образца и требуем от ВПК, чтобы он его тиражировал?

-- Да, примерно так. Таким же образом можно было бы наладить производство строительных материалов для жилья.

-- А реконструировать легкую и пищевую промышленность -- это было возможно?

 

-- Нет. Их наладить гораздо труднее: здесь имеется узкое место --

 

сельское хозяйство. Это целый комплекс: легкая, пищевая промышленность и

сельское хозяйство. При изучении состояния нашей плановой экономики мы пришли к выводу, что для некоторых ее отраслей нет инвестиционного пути решения проблем. Это в первую очередь как раз сельское хозяйство, легкая и пищевая промышленность. Сюда же можно отнести лесозаготовки, некоторые отрасли добывающей промышленности. Здесь возникают трудности, связанные с преодолением социальных проблем, а они не решаются только инвестиционным путем.

В сельское хозяйство вкладывались большие инвестиции, но ничего из этого не вышло. По двум причинам. Первая -- то, что эти инвестиции оказывались на практике в основном мистификацией: если реально оценить ресурсную наполненность инвестиционного рубля, то получится, что в сельское хозяйство направлялась не треть всех капиталовложений, а всего лишь одна десятая часть. Вторая причина состоит в том, что необходимо прежде всего социальное восстановление села. Социальные язвы там настолько глубоки, что даже крупными инвестициями выправить эту отрасль невозможно. Такие же проблемы существуют в легкой и пищевой промышленности. Это деградировавший сектор экономики. Именно поэтому, на мой взгляд, необходим был такой порядок возрождения экономики: сначала -- товары длительного пользования, затем -- строительство жилья. В отношении жилья я могу сказать, что мы стояли уже на пороге осуществления жилищной реформы. В нашем институте была отработана концепция обновления гражданской экономики на базе конверсии, и мы направили ее Горбачеву. Кроме того, мы создали план и по жилищной стратегии.

 

-- Какова главная идея этого плана?

-- В социальном аспекте центральная идея заключалась в переходе к платному получению жилья с дифференцированным кредитом в зависимости от уровня доходов граждан. За счет перераспределения ресурсов предполагалось существенно увеличить ввод нового жилья. Мы попытались совместить оценку потребностей в жилье с размерами очереди на его получение. Были проведены нетривиальные расчеты. Таким образом, мы смогли оценить покупательную способность населения, наши инвестиционные возможности, сложившиеся потребности в жилье. В расчетах все это было сопряжено. Тем не менее даже при Горбачеве, как только чиновникам попадались слова "платное получение

жилья", они эту идею блокировали. Ведь сами они всегда получали его только бесплатно.

 

-- Вы считаете, что этот фактор заблокировал вашу программу?

 

-- В весьма существенной мере.

-- Мне кажется, реализация вашей программы строительства городского жилья несла в себе определенную опасность. Таким способом была бы закреплена и усилена нерациональная структура расселения, когда продолжали бы расти города-миллионники (ведь чем больше город, тем быстрее он растет). В конечном итоге все население страны могло съехаться в Москву и несколько других крупнейших городов. Не так ли?

-- Вы правы. Мы этот вопрос также прорабатывали. Нами была выдвинута программа так называемого второго, то есть сельского, жилья. С нашей точки зрения, пар можно было выпустить путем широкой раздачи земельных участков, строительства коттеджей, развития личных подсобных хозяйств (своего рода фермерства) и т.п. Такая программа отвечала нашим представлениям о необходимости воссоздания социальной структуры села, пополнения его генофонда. Но сдвига в этом вопросе нам добиться не удалось.

-- Что реально можно было осуществить, кроме расширенного выпуска товаров длительного пользования и решения жилищной проблемы, в рамках предлагаемого вами инвестиционного сценария?

-- Поскольку правительство Рыжкова с самого начала исключило возможность проведения конверсии, то идея производства ТДП -- товаров длительного пользования -- отпала. Причем правительство опиралось на популистские идеи, что людей надо сначала накормить и одеть. Но это была чистая демагогия, потому что без социального возрождения села этого сделать нельзя. А для решения задачи возрождения села было бы очень эффективно наращивать производство ТДП, используя имеющиеся технологические возможности, а также осуществлять строительство сельского жилья (в том числе для горожан) и сельской инфраструктуры -- дорог и прочего. Требовалось восстановить трудовой потенциал сельского хозяйства. Это же очевидно, но никто не желал этого понимать.

 

-- Как мыслило тогдашнее правительство?

-- Оно видело первоочередную задачу в том, чтобы повысить степень наполнения доходов населения. Грубо говоря, оно стремилось к тому, чтобы рос товарооборот.

 

-- И какие же идеи в этой связи выдвигались?

-- Рыжков возлагал большие надежды на сферу услуг. Он говорил, что с ее помощью мы и наполним доходы. Ему казалось, что это можно сделать, не вкладывая в сферу услуг больших инвестиций, что люди не задумываясь будут оставлять там свои доходы.

Это, конечно, была очень слабая идея. Во-первых, в ней сказывалось традиционное представление о том, что можно получить что-то из ничего. Во- вторых, есть определенная последовательность в реализации спроса, так что спрос на услуги наступает уже после удовлетворения более насущных потребностей -- в товарах, жилье. Конечно, иногда услуги замещают товары, -- например, люди могут не покупать новые ботинки, а ремонтировать старые, но вряд ли на такие вещи стоит делать крупную ставку. Попытка неоправданного раздувания сферы услуг в конечном счете привела к их вырождению: предприятия этой сферы превратились в своего рода дополнительную торговую сеть. Они стали выполнять план по сбыту дефицитных товаров, если такие товары появлялись. Причем цены на них соответственно повышались, что и становилось специфическим источником наполнения доходов, а точнее -- выполнения плана по товарообороту. Правда, надо отметить, что эта идея, в целом довольно слабая, привела и к некоторым положительным сдвигам -- сфера услуг все же расширилась.

Второй стратегической идеей в то время стало производство товаров со знаком "Н" (новинка), на которые разрешалось устанавливать высокие цены. В результате инфляция, уже наблюдавшаяся в период перестройки, фактически оказалась во многом связанной именно с резким увеличением удельного веса этих товаров. Вскоре стало видно, что рост цен на них очень сильно обгоняет их качество. Эта идея оказалась также несостоятельной. Она вылилась в некую хитрость, обман населения.

-- Можно ли сказать, что вместо того, чтобы в планово- административном порядке подтянуть качество продукции, правительство Рыжкова открыло возможности для бесконтрольного роста цен?

-- Все дело в том, что у нас не существовало возможностей для резкого повышения качества продукции легкой и пищевой промышленности. Ни машиностроение, ни сырье не позволяли внедрять новые технологии. Кроме того, легкая промышленность являлась отраслью, которая вырождалась во всех отношениях. В ней не был развит, например, дизайн. Ее работники, конечно, старались как могли, но все их усилия были малоэффективны.

-- Тут я хочу напомнить вам ваши же слова, что, мол, ракеты и спутники делаем, а кроссовки -- не можем.

-- Да. Кроссовки делать не могли , так как здесь отсутствовали необходимые технологические заделы по всей производственной цепи. В лучшем случае -- что мы и делали -- можно было закупить технологические линии на Западе. Но они оказывались в нашей экономике совершенно чуждым элементом и, попадая в нашу очень "едкую" экономическую, технологическую и социальную среду, очень быстро в ней "разъедались", подобно тому как жемчуг мгновенно разъедается кислотой. Именно по этой причине -- из-за "едкой среды" -- оборонные предприятия и жили всегда автономно, производя все, что им нужно, в своей же отрасли, имея независимые от остального хозяйства технологические цепи. Таким образом, они сами себе создавали необходимую социально-технологическую среду для производства своего главного продукта, поскольку понимали, что среда гражданской экономики все у них только разрушит.

 

 

 

 

¹ Закон СССР «О государственном предприятии (объединении)» от 30 июня 1987 года был введен в действие с 1 января 1988 года.

² Рыжков Николай Иванович (род. в 1929 г.) -- председатель Совета Министров СССР с 1985 по 1991 г.

³ Гайдар Егор Тимурович (род. в 1956 г.) -- экономист, в 1991 г. заместитель председателя правительства РСФСР по вопросам экономической политики, в 1992 г. первый заместитель председателя правительства РФ по экономической реформе, затем и.о. председателя правительства РФ.